Игорь Афанасьев - <a href="/cdn-cgi/l/email-protection" class="__cf_email__" data-cfemail="29796168677d66646965667f6c076a6664">[email protected]</a> (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)
Если бы ему хватило выдержки дойти до крыльца клуба, то дальше его бы мог настичь только ветер. Но он, в какой-то момент, сорвался на бег, и это словно вернуло стаю к травле.
— Тикае, сука!
Пронзительный вопль слился с топотом копыт погони и беглеца. Филипп вылетел в центр площади, стараясь оказаться на хорошо освещенном месте, и это было правильным решением. Он чуть не сшиб с ног дородного дядьку, который при ближайшем рассмотрении оказался…милиционером! Толпа преследователей на секунду застыла перед стражем порядка, а затем, пошвыряв на землю палки и штакетины бросилась врассыпную. Милиционер вяло свистнул в железный свисток вслед убегающим и сурово глянул на Филиппа.
— А ну iди до своiх! Я казав, щоб ноги вашоi у клубi не було! Покалiчать вас хлопцi за наших дiвчат — ось побачите!
Второй раз в этот вечер Филиппу пришлось отказываться от цыганского происхождения, но это лишь слегка смягчило старшину. Ему доставляли хлопоты не только цыгане, но и сезонные рабочие с элеватора, с которыми у местных бойцов возникали постоянные конфликты. Он пощупал руку Филиппа, которая свисала, как полотенце с вешалки, и философски заметил:
— Дохтур глянет.
Буквально в ста метрах от места событий находилось здание станции "Скорой помощи". На стук милиционера дверь отворилась, и взъерошенный фельдшер злобно буркнул:
— Еще один.
Старшина поинтересовался, почему «еще», и фельдшер уточнил.
— Да тут на свадьбу к Шовконюкам забрел один мудак, нажрался и стал свинячить, так они ему вон как рожу намяли.
Фельдшер откинул простыню, отделяющую кровать от остального пространства кабинета, и Филипп с ужасом узрел окровавленные бинты на голове неподвижного Олега. Он глубоко вздохнул, и старшина поймал его движение.
— Знаешь його? — сурово переспросил он.
— Знаю, — кивнул головой Филипп.
— Тэж з бригади?
— Тоже.
— Я бачу, ви тут напрацюете менi, — старшина сердито крякнул и сплюнул на пол, обнажив при этом целый ряд сияющих золотом коронок.
Осмотрев руку, фельдшер крепко перевязал ее и задумчиво произнес:
— Может и есть трещина, без рентгена не увидать. А вообще, ты, парень, под счастливой звездой родился. Если бы так по голове въехали, мог бы и без мозгов остаться. Вон твоему дружбану все зубы повышибали сапогами. А в прошлом году у нас тут бригада одесситов вышивала, повадились девок портить. Так одного поутру на воротах нашли… Как кота подвесили.
В " Дом колхозника" Филипп приплелся поздно ночью. Дверь оказалась на задвижке, и он долго прикидывал, как проникнуть в средину, никого не разбудив. Неожиданно на пороге появился худой мужик с папиросой в руках в широких черных трусах и в сапогах на тонких голых ножках. Накануне Олег называл его "бугром". Молча взглянув на перебинтованную руку Филиппа он посторонился и пропустил его в помещение. Добравшись до кровати, Филипп рухнул на покрывало и забылся тяжелым больным сном.
Утром его растолкали баптисты, и он успел вместе с ними выпить чаю.
Рука нещадно ныла, но боль становилась как бы глуше. Прораб появился без пяти шесть и сразу направился к Филиппу.
— Ну? Погуляли? Собирай манатки и катись к папке с мамкой, пока тебе ноги не повыдергивали! Сопли еще облизывать надо, а не водку жрать!
Все присутствующие недоуменно поглядывали на прораба и на Филиппа.
— Что пялитесь? — завелся прораб. — Меня в четыре утра разбудил начальник милиции и сообщил, что одного козла в клубе отлупили, а второго на свадьбе покалечили! Когда только успели.
— Это дело молодое, недолгое, — нарушил тишину мужик директорского вида.
— Вот если бы ты меньше водки на работе выпил, то может чему-то их научил в своем университете! — рявкнул на мужика прораб. — Будешь много п...ь, и тебя назад в Глеваху отправлю! А ну, давайте, двигайте на точку!
— Ты неправильно говоришь, начальник, — негромко заметил " бугор". — На " ну" не всякая кобыла повезет, а ты в людей " нукалом" тычешь.
— А ты рот закрой! — взвился здоровенный прораб и шагнул к горбатому. — Забыл, кто ты есть?
Неожиданно он осекся под молчаливым взглядом горбатого и обмяк.
— Все помню, начальник. И себя помню, и других уважаю. И век помнить буду. Только, что ж ты-то людям сразу лапти плетешь? Смотри, от сумы да от тюрьмы.
Он повернулся к Филиппу и коротко подвел резюме:
— Соплю пустишь или сачканешь — уедешь.
Словно получив приказ, бригада зашевелилась и двинулась к выходу мимо остолбеневшего прораба.
Даже в страшных снах своих не мог представить Филипп такой работы. Бригаде нужно было проложить бетонную трубу большого диаметра под железнодорожным переездом, чтобы отвести дождевые потоки от фундамента элеватора. Сложность работы заключалась в том, что трубу нужно было проложить не останавливая движение поездов. Поезда на этом разъезде сновали по шести веткам, и на каждую из них вначале были сделаны " пакеты", поставлены дополнительные укрепления, которые должны были обеспечить прочность рельсам, под которыми копался тоннель. Копали вручную. Сменяя друг друга лезли в яму, наполняли мешок землей, глиной и щебенкой, привязывали мешок к веревке и вытягивали наверх. Через три часа такой работы, Филипп подумал о том, что в следующую очередь он залезет в яму и попросит присыпать его. Сразу. Чтоб не мучиться. Но когда он шагнул к тоннелю, то увидел, как насмешливо глянул на него " бугор", и взвыл от бешенства. Филипп залез в узкий сырой проход и с ненавистью врубился в проклятую непроходимую смесь глины и камней. Он проклинал тот день, и тот час, и ту минуту, когда встретил Олега. Перед глазами вертелись радужные круги, длинные волосы на его голове торчали пещерными сталагмитами, а поясница разламывалась пополам.
Короткие перекуры позволяли лишь перевести дух, а когда объявили обеденный перерыв, он только и смог, что отползти от проклятой ямы в сторону и свалился на гору раскаленной щебенки. Нужно было дожить до вечера. То, что он уедет ночью домой, Филипп решил окончательно и бесповоротно.
Все, что происходило после обеда, осталось в памяти Фила черной дырой ямы и грохотом пролетавших над головой поездов, он уже не ощущал физической усталости, он просто ничего уже не ощущал. Кто и когда произнес команду "шабаш", он тоже не понял: просто все вдруг стали складывать лопаты и ломы в одну кучу, а затем потянулись по дороге к Дому колхозника.
Филипп сбросил с ног пудовые кирзовые сапоги, обросшие глиняными шарами, и шлепал босиком по густой, еще теплой от дневного солнца дорожной пыли. Сапоги пришлось отмывать долго и мучительно, холодная колодезная вода обжигала руки, а глина не хотела отковыриваться никаким образом. Пока он возился с обувкой, все остальные уже отфыркались под ведрами холодной воды и переоделись в чистое белье. Один их хлопцев- баптистов облил и Фила, да так обильно, что вода потекла не только со спины на голову, но и за пояс, в штаны. Кое-как обтершись полотенцем Фил добрался до своей койки и приготовился свалиться замертво.
— Инструмент твой можно взять?
Мужик с якорями на плечах уже держал в руках Филову гитару, но для порядка, вежливо спросил разрешения.
— Пожалуйста, — пробормотал Фил еле ворочая языком.
— А то и сам присаживайся к столу, — весело подмигнул моряк и поманил Фила пальцем.
Только тут Филипп сообразил, что у него в тумбочке есть какие-то свертки, уложенные бабушкой в дорогу. Он достал кулек и поставил на стол, где уже разложили еду и профессор, и "бугор", и моряк. Из кулька были тут же извлечены бабушкины пирожки с мясом и еще какая-то снедь, а в руках у бугра появилась бутылка водки.
Филиппу налили совсем немного, но налили.
Глоток водки вернул к жизни все ощущения, а хрустящий густо посоленный огурец — вызвал дикое чувство голода. Филипп наминал не стесняясь все, что попадало под руку, а моряк пытался изобразить нечто членораздельное на гитаре. Получалось это у него плохо, но он нахально лепил три аккорда на любую мелодию и даже пытался подпеть про " платок голубой, за кормой".
Филипп взял гитару из рук моряка и подстроил по ладам. Он прошелся по старым дворовым, песням и народ в комнате оживился — репертуарчик узнали. Когда он спел в полный голос несколько романсов, то к столу подтянулись даже баптисты, хотя от предложенной водки отказались. " Битлз" тоже приняли неплохо, но к частушкам отнеслись с большим энтузиазмом. Оказалось, что к десяти известным Филу куплетам, народ с легкостью добавил еще сорок. Неизвестно, сколько бы еще продолжался частушечный марафон, но тут "бугор" протянул руку к гитаре и Фил молча отдал ему инструмент. "Бугор" снял седьмую струну и быстро перестроил гитару на шестиструнку. Фил представил себе, что сейчас услышит незнакомую лагерную лирику — самое время душе развернуться. Но "бугор" как-то странно выдохнув, вдруг прошелся по струнам удивительно красивым пассажем и в комнате зазвучала испанская баллада. Он не пел, пела гитара. Инструментом "бугор" владел виртуозно: и соло, и аккомпанемент звучали совершенно профессионально, и главное — это была музыка от сердца.
